Мальчик рос в уютной атмосфере заблуждения, в царстве примитивных грёз, скрывавших родительский кошмар – умственного отсталого ребёнка. Память улыбчивого юнца, в чьих глазах сквозила пустота, представляла собой решето. Тяжёлые воспоминания проливались водой, а чужие ореолы застревали на прутьях, становясь хлипкой опорой для утлого разума с IQ 68. Мальчик вырос в 32-летнего уборщика и не осознавал размаха трагедии, пережитой семьёй. Чарли досталась очаровательная в своей иллюзорности жизнь, где каждодневные глумления коллег по пекарне мимолётны, экзекуции истеричной матери благополучно забыты, зато счастье собственной уместности и полезности всеохватно. Операционное вторжение в мозг породило другого Чарли – обучаемого, хваткого и попросту гениального – однако, ни тома квантовой физики, ни энциклопедии по латыни, ни сборники концертов Рахманинова не научили бывшего олигофрена чувствовать ни на принципиально ином уровне, ни просто на общечеловеческом. Одиночество сознания перетекло в одиночество души, что могло бы удивить авторов эксперимента, если бы учёные изначально видели в безобидном дурачке личность. Боль пережитая превратилась в боль осязаемую, воспоминания о детстве жгли сердце, и спасение казалось скрытым за стопкой исписанных отчётов, но не выбралось и поныне. Иначе не обрёл бы сюжет со стремительной прокачкой интеллекта популярность для последователей Дэниела Киза.

Идея быстротечного развития манит широтой горизонта, куда простирается творческая фантазия, но остаётся в стороне выстраданность автора «Цветов для Элджернона», что внимательно изучал и неполноценных больных, и препарированных мышей. Сочетание смерти в рассрочку с гибелью в интересах науки дополнило человеколюбие дипломированного психолога Киза. Так и появился роман с расползанием светлой печали по страницам импровизированного дневника Чарли Гордона, пережившего беспрецедентный взлет с последующим крушением при запертом внутри прежним «я» – солнечного бедолаги, что мог часами играть ниткой с колечками и испытывать величайшее сожаление от в очередной раз запачканных штанишек. Читать откровения жертвы и счастливчика одновременно – тяжёло и грустно. Одни «флэшбэки» из отчего дома рвут душу в лоскуты, но жизнь в преображении стократно несчастнее, ведь знания открывают оболочку мира, которую не изучить без понимания всей кожей и кровью. За три летних месяца Чарли получил знания десятка престижнейших ВУЗов, но ни один профессор не рассказал, как подавить страх при соприкосновении с женским телом или как вызвать симпатии людей, застрявших в развитии на пару ступенек ниже.

Неведение малоумного симпатяги выдаёт решающий аргумент в споре науки с природой. Не выводится в белых стерильных стенах субстанция, что подавляет смущение и высокомерие в пользу моментальной адаптации в компании, или наедине с собеседником. Писатель не ударяется в манипулятивность, расписывая переживания поумневшего, но так и не принявшего себя героя. Дэниел Киз отвергает самонадеянность как явление и превозносит душевность как основу отношений. Там, где автору не хватает красок в передаче восприятия персонажем мира, на выручку приходит бывшая учительница Чарли – Алиса. Неслучайно мисс Кинниан носит имя девочки из Страны Чудес. Молодая женщина выглядит повзрослевшей бегуньей за белым кроликом – успокоившейся и помудревшей, при этом сохранившей детскую чуткость и незлобивость. Алиса появляется в узловые моменты и выглядит для Чарли спасительным причалом. Наличие в сюжете мышонка Элджернона добавляет сходства с классической сказкой Льюиса Кэрролла, просто на смену вычурному гротеску и проделкам Чеширского Кота пришла надоевшая действительность и заблуждения учёных мужей. Господ в накрахмаленных халатах Киз готов стегать бесконечно – насколько позволяет его дружелюбная натура в принципе. Писатель отводит душу в метаморфозе идеологов опыта с добродушных товарищей до слепых котят, что учуяли запах материнского молока, да умудрились заплутать в складках шерсти.

Наивные игры в Господа Бога предполагают априори ожидаемый итог, что не мешает надрыву в острых моментах, ведь мало знать, главное – чувствовать. Тоска и морально-нравственный тупик Чарли настолько заразительны, что протяни руку, и окажешься в бескрайнем лабиринте мучительных образов, выбраться из которого можно лишь в состоянии пьяного забытья, и то ненадолго. Тягостное состояние угнетает неизбежностью заранее просчитанного финала, но поразительная вещь: едва грамматика в отчётах Чарли начинает вновь скатываться до чудовищно низкого уровня, как явственней ощущается гордость за смелого человека. Это не то качество, что обыгрывается в поговорке «лучше сделать и пожалеть». Нет, эта гордость за попытку договориться с судьбой, за твёрдое намерение принести пользу другим, за мужество, проявленное в признании поражения, глядя в глаза любимой женщине. Писатель жалеет героя, не бросая одного с неясными перспективами, но начав играть с ним по-честному, не меняет колоду в кульминационный момент на краплёную.

Киз последователен как в поэтапном прописывании душераздирающих сцен семейных скандалов, так и в не менее щемящем описании размеренного бытия спецлечебницы, откуда уже только выносят. В понимании автора ужасы рождаются в воспалённом воображении, тогда как жизнь с естественными словами и поступками людей прекрасна сама по себе, в том числе непостижимостью, и незачем понимать каждую закономерность, когда инстинкты начинают проявляться к недоумению хозяев. Характерна сцена с невольным смехом Чарли при наблюдении обслуживания недалёким официантом. Герой ужасается собственной реакции, ведь ещё не забыл собственных поисков дождя за углом бара, однако берёт и смеется, потому как «Errare humanum est» – человеку свойственно заблуждаться. Но были и остаются в циничном мире заблуждения безвредные, с которыми проще смириться и вспоминать не философские понятия, а солоноватый вкус слёз и слегка дурманящий запах цветов на могиле мышонка, что в дни превосходства находил выход из лабиринта и познал простенькое счастье.