Большие города, не греют душу никогда,
И окнами дома давно уже не дышат.
В те окна постучать и постоять и помолчать,
Хочу кричать — но все равно никто не слышит.

Альянс – «Иду один»

Воспалённое сознание, раздираемое вспышками безумия, рисовало неясные фигуры, изо дня в день, без пауз на передышку и отдых. Абсурдные силуэты сливались в немыслимые узоры, причудливые композиции сменялись как стекляшки калейдоскопа в руках ребёнка, а мужчина с пышными усами нервно шёл, повинуясь невидимому стрёкоту тока на лондонских улицах, и силился постичь явление, отголоски которого ощущались на кончиках кошачьей шерсти. Художник-новатор Луис Уэйн с амбициями Томаса Эдисона пополнил печальную когорту гениев имени Ван Гога, что удостоились посмертного признания, тогда как при жизни страдали от нищеты, отсутствия купеческой жилки, глупых предрассудков и непонимания теми, кто составлял ближайшее окружение. Британскому рисовальщику повезло меньше, чем нидерландскому живописцу – его имя не так известно за пределами родной страны, но личность основоположника кошачьего стиля в искусстве ничуть не уступит винсентовской ни в колорите, ни в трагичности.

Постановка японского англичанина Уилла Шарпа сконструирована по проверенной модели биографических фильмов: последние дни героя – затяжная предыстория – снова близкий финал – послесловие. Классический каркас угрожающе трещит минуте к сороковой, когда на экране под косыми дождливыми струями возникает чёрно-белый котёнок, ставший для Луиса путеводной звёздой. До того момента, повествование несётся ошалелым галопом, под стать мятущейся душе иллюстратора-анималиста, в котором легко опознаётся старый добрый Камбербэтч, будто и не выходивший из дерзкой оболочки Шерлока. Как только из-под карандаша Уэйна выходит первый рисунок кошки, пространство фильма расцветает пёстрой палитрой изыска, картина дышит в такт взмахам карандаша, словно художник дирижирует легионом пушистых созданий. Шарп ухватил стержневую мысль в общении с кошками: эти ребята с усами и хвостами дружелюбно урчат и мурлыкают, выгибают спины и трутся о хозяйские ноги, но ни на миг не теряют гордой самостоятельности и своенравия. Ничего удивительного, что и Уэйн сам того не замечая, перенял характерные повадки, приблизился к постижению одного мира и в то же время отдалился от другого.

Взбалмошность героя иронично расшатывает чопорные порядки Викторианской Англии, а с пылким задором Камбербэтч органично выглядит и 25 лет, и 45, и в 60. Актёр умело передал восприятие боли творческим умом, достигающим пика в момент переживаемой потери. Уэйн органически неспособен остановиться, словно спешит прожить жизнь даже не за двоих – за шестерых, включая пятерых сестёр. Семейные неурядицы выливаются в ощущение постоянной гонки по замкнутому кольцу – и это типичная ситуация для человека, что не сумел подготовиться к гибели любимой. Утончённая Клэр Фой восхитительно вписалась в суматошный мир властителя кошачьих инстинктов, так что на обочине фактов осталось несоответствие актрисы ни по годам, ни по аристократическим чертам. Актёрский тандем Фой–Камбербэтч зарядил ленту неиллюзорным напряжением, будто назло российской адаптации названия – в оригинале «Электрическая жизнь Луиса Уэйна», чему соответствует и наполнение.

Шарп решил не уделять пристального внимания трудам художника, что сделало фильм антиподом «Неизведанным мирам Леонардо да Винчи», зато режиссёр не оставил без внимания другую биографическую работу, посвящённую подзабытому британцу – «Яркую звезду». Меланхоличный тон ленты о поэте-романтике Джоне Китсе обзавёлся в «Мирах» звучанием перестуков сердца холерика и стал похож на рокот судьбы, что велит ценить гениев, когда те в этом нуждаются, хоть и не говорят напрямую. Для постановщика Луис Уэйн – прежде всего бродяга, что гуляет сам по себе, меняет аллеи грёз на тропинки фантазий, но остаётся одиноким. Поразительная непрактичность, которая и не позволила разбогатеть на продаже рисунков, делает героя похожим на странника из древней эпохи, где кошкам поклонялись как божествам. В фильме упоминается, как Луис привил англичанам любовь к бойким мягким комочкам, но это только слова, а вот череда страданий самого Уэйна пульсирует в каждой сцене после пережитого несчастья.

Остаться без поддержки людям столь нервного склада равносильно медленному угасанию под капельницей – как тут не вспомнить последнюю волю Бетховена, передавшего завещание для «бессмертной возлюбленной» или письмо того же Ван Гога к брату Тео. Бесцельность жизни, когда больше нет близкого человека – и есть трагедия, что вырывается из груди, а затем ревёт красками на листе бумаги. Уилл Шарп не стал зацикливаться на кошках, однако подружился с ними, почувствовал настроение, задумался вместе с ним о природе красоты и нашёл место, где душа благоухает утренней зарёй. В фильме удивительно деликатно выдержан баланс между драмой и мелодрамой, а благодаря вдохновенному исполнению не остаётся сомнений в том, что ранимая душа чудаковатого художника была слишком хрупка для этого мира. Кошки просят крупицу внимания и заботы в обмен на постоянный прилив нежности – вот и создателю кошачьего стиля хватило, чтобы о нём просто помнили.