В Достоевском у меня случился перерыв лет в 8. Последнее было, кажется, «Неточка Незванова», после чего я сказал себе: «Всё! Устал».
Но этим летом сначала одна телеграмствующая буктьюберица раскрутила меня на «Остров Сахалин» в совместных чтениях. А потом две другие телеграмницы в своём книжном клубешнике поставили на голосование что-то джейностиновое (не гордое, и не предубеждённое), тургеневое (не отцовское, и не детское) и, вот, «Записки...» Из дома мёртвого. От безысходности ткнул в Достоевского. Ибо ни Тургенева, ни Остин не хочу — у первого мне хватило ОиД, у второй ГиП (гоп). А Достоевский возьми и выиграй! Надо же. Видимо, те 70 дам и 1 кавалер из книгоклуба Остинкой уже пресытились. Ну ладно, — скрежетнул я зубами.
А та (буктьюберица) меня спрашивает: чего читаешь? Говорю: «Записки...» Она: сдурел? после Сахалину-то?...
Пришлось пожать телеграмными плечами, мол, то был взгляд классика на проблему извне, а тут другого классика — изнутри (вывернулся). Та ответила: «Ну-ну», — и удалилась.
Ну что? Прочитал. Теперь мысль одна: не хочу, не хочу больше ничего про тюрьму. Такой вот грустный анекдотец.
Впечатления. Впечатления странные. Нну-у-у. Непривычно. Непривычно. Как-то привыклось воспринимать Фёдора Михалыча как романиста, а не как реалиста-мемуариста. Часто ловил себя на мысли, что читаю не Достоевского, а какого-то его более сухого родственника. Нет как будто бы достоевской истерики. Всё плавно, монотонно. Вот разве что рассказ про Акульку напомнил того Достоевского, к которому привык...
Как будто бы Достоевский сконцентрировался и в то же время растянулся и расплющился. Как будто его скалкой раскатали, а пирог из него сделать забыли. О! Вот! Нашёл метафору к своим ощущениям.
Да, заметил тоже, что Достоевский, в отличие от того же Чехова, более скромен. Всякие половые и туалетные формулировки заменял чем-то вроде «известная» болезнь, «известная» операция (про кастрацию козла) и прочее.
Не скажу, что кто-то из представленных героев вызвал во мне симпатию. Но видно: описаны реальные люди, этакие усреднённые человечки. Без всяких мышкинско-рогожинских гротесков. На привычном велико-достоевском уровне это, с одной стороны, смотрится суховато, с другой — несомненно более реалистично и, соответственно, не менее талантливо. Но по-другому.
Про тюрягу-каторгу. И Чехов в «Сахалине», и Толстой в «Воскресении» и Достоевский в «Мёртвом доме» высветили три главных постулата: свобода — одна из наиглавнейших ценностей для человека; преступник — тоже человек; общественная система наказания — несовершенна, вредна и немилосердна. Но. Толстой обратил преимущественное внимание на последний пункт, Чехов — на второй, а Достоевский, как мною воспринялось, — на все три понемногу, с акцентом всё-таки на первом (что немудрено, учитывая, что автору, в отличие от тех двоих пришлось побывать по ту сторону забора).
В целом, я благодарен тем дамам из книжного клуба за то, что вытащили меня за волосы на эту авантюру (надо отметить, что режим «совместных чтений» неплохо стимулирует на быстрое прочтение подобных далеко не простых произведений, — в результате, не самая тонкая и одна из самых тяжёлых книг была мною осилена без отрыва от производства всего-то за две с половиной недели). В книге много всего. И про мужиче-бабий «народный» быт того времени (самобытность речи красиво передана), и про медицину того времени и про нравы того времени. Кое-что из перечисленного воспринимается дико, но многое — особенно из того, что касается характеров людей, их реакций на несвободу и необходимость пребывать в тесном социуме — вполне-себе «на все века». Очень красива глава про «Представление». Контрастно. Ярко. Переворот восприятия. Мощно. «Все до единого раскрыли рты и уставили глаза, и полнейшее молчание воцарилось... Представление началось». Вот она, эпоха до кино и интернета!
Пример про «на все века»: «На шалости есть наказания (рассуждают такие, как наш плац-майор), а с мошенниками-арестантами строгость и беспрерывное, буквальное исполнение закона — вот и всё, что требуется! Эти бездарные исполнители закона решительно не понимают, да и не в состоянии понять, что одно буквальное исполнение его, без смысла, без понимания духа его, прямо ведет к беспорядкам, да и никогда к другому не приводило. «В законах сказано, чего же больше?» — говорят они и искренно удивляются, что от них еще требуют, впридачу к законам, здравого рассудка и трезвой головы. Последнее особенно кажется многим из них излишнею и возмутительною роскошью, стеснением, нетерпимостью». Важное наблюдение. В Новом завете часто об этом: за «буквой» надо видеть «дух». Да и просто в жизни так. У меня тут коллега была, зав. неврологическим отделением. И она действовала всегда и исключительно по «букве». Вот никто её не любил, ни пациенты, ни доктора. Нельзя так.
Много всего интересного. Например, реакция еврея и мусульман на рождественскую пьянку. Или вот такая формулировочка: «Его любили и даже уважали». Наверное, ФМД так выразился, потому что был мужчиной, для которых, как известно, в отличие от женщин, более важно уважение по отношению к себе, чем любовь...
Или вот. В прологе Достоевский упоминает людей, «умеющих» и «неумеющих разрешать загадку жизни». Контекст о том, что некоторые приезжали в Сибирь, чтобы устроиться и побольше заработать, а потом «неумеющие разрешать загадку жизни» разочаровывались и уезжали обратно в столицы. А «умеющие» оставались. Я дважды спросил у клуба: что ФДМ подразумевал под этой «загадкой» и этим «умением»? Клуб промолчал (и, мне даже показалось, нахмурился на меня). Может, вы, друзья, в комментариях мне ответите?))
Я понимаю так. Человек, разгадавший эту загадку, нашёл покой. Он не мыслит по принципу «хорошо, где нас нет». И неважно, в Сибири он или в столице, — ему везде хорошо.
Это понятно. Но всё же Достоевский, не открывает, в чём же разгадка этой «загадки жизни». В чём покой? (В чём покой, брат?!))