Юрий Бондарев –
«Выбор», «Горячий снег».
Его литература,
Его оберег.

Передо мной роман Юрия Бондарева "Выбор", который подводит меня к мысли, что в жизни каждого человека в какое-то время наступает тот самый выбор, что определяет дальнейшую судьбу и жизнь человека. И, главное, не пропустить этот момент, сделать правильный шаг, в правильном направлении, к верно выбранной цели. Был такой случай и в моей жизни, и сейчас, по прошествии времени, я возвращаюсь и размышляю, а правильно ли был выбран мой жизненный путь. Роман Бондарева заставил меня вновь задуматься о судьбе, о жизни, о выборе.

Художник Васильев
И его друг Рамзин.
Их выбор сделан
И он един.

«Может быть, ради этой боли стоило родиться на свет...» — вовсе не вопрос, решение возникнет в одну из беспокойных ночей у художника Васильева, персонажа произведения Юрия Васильевича Бондарева «Выбор», и боль эта, по утверждению писателя, была длительной, жесткой, непроходящей. И хотя речь идет всего лишь о юношеской неутоленной любви героя, кажется, что мучающее и сладкое воспоминание о ней — лишь повод, толчок к тому, чтобы почувствовать боль: определенного рода искупление за то, что прожил и не совсем так, и не очень в ладу с собой, и не всегда правильно.

Вот он перед вами — роман «Выбор», и, случилось, прочли вы его и поняли иначе, чем я, и полюбили за другое, но ведь в том и сила литературного сочинения, что оно всегда — открытие для каждого, и нет среди этих открытий двух подобных...,

Илья Рамзин говорит в книге странное: «Правда, как и память, дается человеку в наказание». В назидание ли Владимиру Васильеву прибыл из далекого прошлого Илья Рамзин, однокашник и боевой друг, давнишний и недостижимый пример для подражания, соперник в любви, лейтенант Рамзин, погибший на исходе войны в проигранном бою? Погиб он, и не беспокоила Васильева память, жил он, в общем, счастливо, многого в жизни достиг — трудом и терпением, которые, по уверению специалистов, суть слагаемые таланта. И вдруг, на исходе бессонной венецианской ночи, появился в его надежное сегодня бывший гвардейский лейтенант, больной, опустошенный, с холодными от одиночества глазами, предстал просителем, а оказался вестником самого сурового суда — суда незабытого прошлого.

Нет, конечно, не он, не Илья — так и не оживший после тридцати с лишним лет небытия и в итоге вновь вернувшийся в небытие, теперь уже окончательно, безвозвратно, — не он судит героя, талантливого мастера, для кого работа — бог и бог — работа. Сам себя судит Владимир, пожалуй, не понимая даже, что судит, и суд его беспощаден и очистителей.

В самом деле, так ли он счастлив, мастер, как ему хотелось бы о том думать?...

И вот однажды заходит к нему Олег Колицын, администратор от художественного творчества. Он болезненно страдающий от того, что сменял свой небольшой дар на разнообразные титулы и должности, заходит за успокаивающим словом, очень хорошо, тем не менее, зная неподкупность и безупречную честность Владимира, — то Владимир беспокойно думает, что общение с Олегом будет «убийством времени, растратой нервных клеток.

Вспоминает отца. Постаревший, в одиночестве, доживающий жизнь не в далеке от столицы, он множество раз спрашивал у сына разрешения приехать — внучку увидеть, его творения в мастерской посмотреть — всего то лишь на один, два дня. А Владимир занятостью оправдывался — и точно, был по завязку занят: финансы ему переводом посылал, рубашки в посылках дарил, чтобы потом, после кончины бати, заполучить возвратом сберкнижку со всеми своими же неизрасходованными переводами и нетронутые целлофановые конверты с рубашками. Не этого, по-видимому, желал от него отец. А того, чего хотел — не сыскалось у сына...

Мысли о дочери. Два года прошло, как приключилась с ней, восемнадцатилетней, драматическая история, которая во многом сломала мягкий еще характер, на длительное время ожесточила ее против всего на свете. Беда в те дни обосновалась в доме, и Владимира как-то отстранили от нее, он творил в мастерской ожесточенно и без устали, деликатно не вмешиваясь в беду Виктории, оставив жене возвращать дочь к жизни. И только нынче, уяснив, что случилось тогда с Викторией, он размышляет покаянно: «Но в чем моя вина? В том, что мы вовремя не можем помочь друг другу?» Что ж, он нащупал истину...

Но главные размышления я вижу о жене. Больше всего Владимира тревожит то разобщение, которое возникло между ними, как он предполагает, во время поездки в Венецию, а на самом деле раньше, пожалуй, когда он оставил Марию один на один с бедой дочери. И потребовались два года душевных мук, тревожной неизвестности, мучительного чувства непонятной ему вины, а потом — приезд Ильи, суд над самим собой, чтобы услышать от Марии за два года забытое и по-прежнему ожидаемое, желанное: «Господи, как я тебя люблю».

«Мы не имеем права быть беспощадными друг к другу», — говорит Васильев дочери, и, наверное, это и есть прозрение, пусть даже столь пугающе позднее.

Я думаю, в жизни мы бессильны пользоваться удобно максималистскими мерками литературных учебников будь то положительный или отрицательный герой, хотя поползновения к тому испытываем постоянно. Жизненные спутники-попутчики наши все время загоняют нас в тупик, являя в себе-то черты «отрицательные», то «положительные», и уживаются они в одном и том же человеке распрекрасно. Так каков же он тогда?

И я надеюсь, что возможно, он еще придет в свои переулки, как и собирался, с этюдником, оставит на холсте память о Времени. Главный итог его тяжких раздумий, его непростых перемещений в «сороковые роковые» видится вот в чем. Он, сильный и цельный человек, этот твердо идущий по жизни мастер, не потерявший, как думается, ни любви к природе, ни преданности работе, вдруг, в финале, усомнился в утвержденном однажды им самим смысле существования и задал наивный и беспомощный вопрос, что делать дальше?... И некогда пугающее его самоугнетение уже не казалось страшным. Да и не самоугнетение это — а долгожданное очищение, будто долгожданные сладкие слезы, как было в давние времена, в зимнюю и морозную ночь его безмятежной юности.

А значит, он вновь перед выбором.

И значит, тысячу раз прав Васильев: именно настоящее Искусство может и обязано в первую очередь сохранить наше Время. И нет иного выбора для истинного художника, для большого таланта. Пример тому — все многогранное творчество Юрия Бондарева.