Рассказ был напечатан в журнале "Огонек" в 1946 году. Полагаю, дата первой публикации имеет значение для более полного понимания описываемых в рассказе событий. К сожалению, дату написания рассказа обнаружить не смог, могу только предполагать, что написан он в 30-е годы - нет никакого упоминания о войне или послевоенной разрухе, о блокаде, и упоминается поезд "Красная стрела", который начал ходить между Москвой и Ленинградом в 1931 году.
Осень в неподражаемом описании Паустовского - спутанная трава, рыхлые тучи, назойливый дождь... В селе Заборье живет Катерина Петровна - одинокая старая женщина . Похоже, из дворян, дочь художника, доживает свой век в отцовском старом доме в нищете - нетопленная печь, пожелтевшие чашки. Нищета и запустение... На стене никому не нужный в деревне эскиз к "Неизвестной"(!) Крамского в золотой раме...
Единственный родной человек Катерины Петровны - дочь Настя - жила далеко, в Ленинграде. Приезжала редко, писем не писала, но присылала раз в 2-3 месяца по 200 рублей (довоенными) - что-то около половины зарплаты. Настя работала секретарем Союза художников - вероятно, член ВКП(б), что немаловажно в 30-е. Работа, работа и еще раз работа... Не до старухи-матери, письма некогда написать...
Когда же Настя получила телеграмму, смысл которой не сразу дошел до сознания, рванула в Заборье.
Но бывают моменты, когда уже поздно. Уже ничего не исправишь и не вернешь назад. И никто никогда не снимет невыносимую тяжесть.
О чем и предупреждает Константин Георгиевич в своем рассказе
P.S. В Ленобласти есть Заборье, но находится оно на прямой железнодорожной ветке по направлению к Вологде, от Ленинграда примерно в 5 часах езды на современном поезде. Настя же ехала на "Красной стреле" на Москву. Вероятно, у Паустовского Заборье - в Рязанской области.
Катерина Петровна как-то слышала чей-то долгий стук в заколоченную калитку. Стук заставил её первый раз за год встать и выйти из дома . Никого... Должно быть, ей почудилось... Так ожидают кого-то репрессированного, чья судьба неизвестна. И потом всё перебирают какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле... Бумажки никому не показывают.(Хорошо, что тупые цензоры в 30-х, да и позже, иногда пропускали подобные намеки.)