Прекрасный Принц не собирался становиться королём, не желал царствовать в обществе эстетского разврата, не искал понимания среди равных по положению и не оглядывался назад. Юноша с красотой ангела и сердцем дьявола разглядывал портрет непостижимо тонкой работы и впервые в жизни отчаянно взмолился, пожелал сохранить молодость, оставить старение своей копии, покрытой лаком. Древнегреческий Нарцисс заплатил за самолюбование роковую цену, а за идейного преемника Дориана Грея единственный, но главный взнос совершил сам создатель. Первый и последний роман Оскара Уайльда дал отсчёт лучшим годам великого ирландского писателя, поэта, эссеиста и драматурга, предвосхитил личную драму и указал на её неотвратимость как расплату за хлёсткую прямоту в обличении нравов.

Любимец лондонской богемы, главный декадент британских островов уже испил к тому времени столько даров и удовольствий, что банально пресытился, отчего и разразился размашистой критикой аристократических привычек и искусства ничегонеделания. Не пришлось даже занимать место поодаль – члены привилегированного слоя сами говорят о праздности как о некой абсолютной истине. Для чистоты эксперимента сын сэра Уильяма Уайльда – светила медицины и археологии XIX века – примерил маску ленивого мыслителя лорда Генри Уоттона и отыграл партию в вивисекцию. Талант вскрывать души, словно тела лабораторных лягушек, высказывается в книге через мысли субъекта, который познал в жизни всё и не заинтересовался ничем, кроме как управлять чужими судьбами, мягко подталкивать других к краю, но не позволять падать до тех пор, пока жажда греха не будет утолена.

Подходящий клиент для циничных манипуляций угодил в силки местного Мефистофеля – лорду Генри повезло оказаться в мастерской художника в нужное время, а дальше юный, восторженный и феерически наивный Дориан Грей уже отплыл в шторм заблуждений. Не испытывая к герою ни тени сострадания, Уайльд тем не менее жалеет паренька – ровно до ключевой сцены первых перемен в портрете, ставшего сосудом пороков своего хозяина. Златокудрый мальчишка двадцати лет начал взрослеть тогда же, когда случайно узрел жуткую перемену в изображении на холсте, вот только зрелость с годами не пришла. Да и не могла прийти, поскольку зрелость и наслаждения в понимании ирландского гения пера несовместимы – как и любовь с искусством.

Стилистическое совершенство романа пульсирует страстью в эпизоде с крушением мифа об идеальной паре, которую Дориан составил бы с новой звездой сцены Сибилой Вейн. Девушка имела неосторожность почувствовать фальшь того мира, где она жила и творила, но на беду нежного создания за пределами убогого театра менялись декорации, тогда как суть оставалась прежней. Несостоявшийся Ромео Грей ещё мог бы простить скороспелой невесте любую бездарность актёрского исполнения, не пошатни она устоев иллюзорного государства, где слишком вольготно ощущал себя Прекрасный Принц. «Вы убили мою любовь» – сухо, сквозь зубы прошипел Дориан, и это последняя, в полной мере правдивая реплика героя в романе, где ложь не сходит с языка.

Слово Уайльда разит отточенной рапирой. В романе невероятное количество огромных, на целую страницу монологов, смысл которых дробится и множится, как блуждают в потёмках суждения люди, не познавшие истинной горечи и не пережившие настоящей трагедии. Единственный персонаж с ясным разумом – художник Бэзил Холлуорд – отходит в тень повествования, когда Дориан забывает о химерах и начинает скатываться с лестницы высокого статуса, находя себя только в компании жалких отбросов. Когда же автор портрета снова возникает в романе, перед ним уже совсем другой Грей – тоскливый и одинокий, постигший запретное знание и навлекший на свою голову проклятие. Эти высокопарные определения приходят на выручку писателю, беззастенчиво заимствовавшему мифы Эллады и символизм коллеги Бальзака.

Создание чего-то нового – не так интересно, как препарирование старого, выворачивание прежних смыслов и превращения в худшее вырождение скучающего разума, для которого вечная молодость стала изощрённым наказанием. При этом Уайльд не превратил роман в энциклопедию упадничества, а предпочёл поверхностно затронуть причины деградации умов и иметь дело с проявлениями этой болезни светского общества. По той же причине прошлое Дориана описывается мельком: он сирота, был воспитан нелюбимым дедом, а уважаемыми учителями стали фамильные богатства. С высоты завоёванного положения писатель высмеивает традиции, которые даже в те годы умными людьми иначе как рудиментарными не воспринимались. И ещё важный момент: Оскар Уайльд – ирландец, то есть пришлый католик с сомнительными связями и шлейфом скандалов, которому даже оглушительная слава в глазах отцов тогдашней Англии не позволила бы стать своим.

36-летний в год выхода «Портрета» прозаик успел очароваться и разочароваться, понять тщетность аргументаций и теорий, бесполезность искусства в принципе, опасность любых характеристик, поскольку они лишь загоняют в рамки и создают ограничения. Молодости присваивается цена самой жизни, а что до духовных материй, то Уайльд их отвергает вместе с романтическими заблуждениями. Какой смысл в любви, если она тесно связана с уважением, а значит, не позволяет забраться под кожу – такими суждениями от лица лорда Генри пестрит роман, и не имеет значения, насколько сам идеолог верил развязным декларациям. Пустота существования деятелей, чей день начинается с обеда, наполнен праздными шатаниями и бестолковыми пересудами, а заканчивается посещениями оперы при полном отсутствии восприятия прекрасного – вот в описание чего ушло основное упоение. Сам Дориан удостоился всего одной главы, где в подробностях перечислены его увлечения на протяжении полутора десятилетий, и ни в одном хобби нет и доли искренности, с какой парень обрушился на Сибилу Вейн. Складывается впечатление, что в процессе написания ненависть создателя к своему же герою достигла циклопических размеров и заставила ускорить повествование.

Томящийся же за линялой занавеской портрет не ведал эмоций, скрывал хозяйские грехи, которым несть числа, как нет и возраста шедевру классической литературы. С точки зрения чистого мастерства и композиционного лоска «Дориан Грей» только раскрутил таланты автора. «Саломея» была ещё впереди, а мастерство сказочника вообще обитает в иной реальности, где роскошествующая знать не раздражает однотипными банкетами. Уайльд закрыл тему несчастья вечной молодежи с оттенком брезгливости, на что ясно указывает финал романа. Жизнь выглядит бездуховным, безнравственным явлением, движением к смерти, пусть временами и встречаются на пути красочные впечатления, а итог в любом случае такой же мерзкий, как последние глотки воздуха обычного лондонского забулдыги.

Дориан и ему подобные не заслуживают ни жалости, ни осуждения – они просто есть везде и всюду, движимы страхом оказаться на обочине, выйти из моды, постареть, что подтолкнёт сделать неверный поворот. Бессмертие «Портрета» зиждется на доступности морали при полном отсутствии этой морали – за ненадобностью, поскольку ослеплённый предрассудками человек глух к здравому смыслу и больше всего на свете боится завтрашнего дня, чьи сюрпризы нельзя предугадать. Книга оказалась пророческой для создателя, навлёкшего на себя столько испытаний, что их хватило бы на десятерых, но сейчас в век возвращения идей гедонизма и нигилизма «Дориан Грей» читается с не меньшим потрясением, которое выпало на долю жителей Туманного Альбиона. Вместо портрета с тем же успехом выступает совесть, соответственно, и расплата наступит в тот же момент, когда тщеславие и нарциссизм достигнут критической точки.

P.S. Почти три года разделили прочтение первой книги из коллекции "Комсомолки" и этой, второй. Хочется верить, дальше пойдёт быстрее...